Бесконечная шутка - Страница 41

Джим Трельч щупает гланды. Джон Уэйн следует школе мысли «носок-ботинок на одну ногу, носок-ботинок на вторую».

- Устал, - снова вздыхает Орто Стайс. Из-за акцента получается «Уста». Все до единого старшеклассники теперь свалились на синий палас раздевалки, вытянув ноги, пальцы торчат под характерным для морга углом, спины прижаты к синей стали шкафчиков, старательно избегая шесть острых противоплесенных вентиляционных щелей у основания каждого шкафчика. Голыми все выглядят смешно из-за теннисного загара: ноги и руки - глубокой сиены перчатки кэтчера, еще с лета, загар начал блекнуть только сейчас, но при этом ступни и лодыжки - белого цвета лягушачьего брюшка, могильно-белого, а груди, плечи и предплечья скорее белесого - на турнирах игрокам можно сидеть, когда они не играют, на трибунах без рубашек, чтобы поймать хоть немного солнца грудью. Лица, наверное, хуже всего - в основном красные и блестящие, некоторые еще шелушатся после трех недель кряду турниров на открытом воздухе в августе-сентябре. Не считая Хэла - который и так атавистически темной комплекции, - игроки с наименее пегой расцветкой - те, кто может вытерпеть и обрызгаться перед игрой полиролью Lemon Pledge. Оказывается, полироль, если наложить ее в предыгровом стазисе и дать высохнуть до корочки, - феноменальная защита от солнца, с ультрафиолетовым рейтингом где-то под 40+, и только она одна-единственная в мире выдерживает трехсетовый пот. Никто не знает, какой юниор и в какой академии в далеком прошлом впервые обнаружил это свойство полироли, или как: в воображении рисовались на редкость причудливые обстоятельства. Но некоторых ребят с тонкой конституцией от запаха влажной от пота полироли на корте тошнит. А кое-кому кажется, что любая защита от солнца подсознательно феминизируется другими игроками, как и белые козырьки или темные очки на корте. Так что у большинства старшеклассников ЭТА яркий загар ног и рук, от чего они приобретают классический вид наспех слепленных из разных кусков тел кадавров, особенно если добавить к этому перекачанные ноги, обычно впалые груди и руки разных размеров.

- Уста-уста-уста, - говорит Стайс.

Эмпатия группы выражается во вздохах, еще большем съезжании к полу, слабых судорожных жестах изнеможения, мягких стуках затылков по тонкой стали дверец.

- У меня кости звенят, как, бывает, уши звенят, вот как я устал.

- Я даже до последнего терплю перед вдохом. Не собираюсь расширять грудную клетку, пока не понадобится воздух.

- Так устал, что слова «устал» не хватает, - говорит Пемулис, - «Устал» - не то слово.

- Изнеможен, измучен, истощен, - говорит Джим Сбит, потирая закрытый глаз ладонью. – В мыле. И без задних ног.

- Смотрите, - Пемулис тыкает пальцем в Сбита. - Оно пытается думать.

- Как это трогательно.

- Вырублен. Задолбан.

- Скорее где-то «задолбан нахрен».

- Выжат. Измотан. Вывернут наизнанку. Скорее мертв, чем жив.

- И все это даже не близко, слова.

- Инфляция слов, - говорит Стайс, потирая ежик так, что на лбу появляются и разглаживаются морщинки. - Больше и лучше. Хорошо - лучше - лучшей - ваще великолепно. Гипербольно и гиперболичней. Как инфляция оценок.

- Если бы, - говорит Сбит - на академическом испытательном сроке где-то с пятнадцати.

Стайс из той части юго-западного Канзаса, что почти уже Оклахома. Он просит компании, которые обеспечивают его одеждой и экипировкой, обеспечивать только черными одеждой и экипировкой, отсюда его прозвище в ЭТА - «Тьма».

Хэл поднимает брови при словах Стайса и улыбается.

- Гиперболичней?

- Мой папка в детстве - ему бы и «вывернут наизнанку» хватило.

- Тогда как мы сидим тут с дефицитом новых слов и терминов.

- Фраз и оборотов, шаблонов и структур, - говорит Трельч, снова ссылаясь на экзамен по нормативной грамматике, о котором все, кроме Хэла, хотят уже забыть. - Нам нужна порождающая инфляцию грамматика.

Кит Фрир изображает, как достает из-под полотенца свой блок и протягивает Трельчу:

- Породи вот это.

- В такие дни нужен целый новый язык для усталости, - говорит Сбит. - Лучшие умы ЭТА бьются над проблемой. Перевариваются и анализируются целые тезаурусы, - с широким саркастичным жестом. - Хэл?

Семион, который даже сейчас не теряет своей силы, - поднять кулак и выкрутить второй рукой средний палец, как подъемный мост. Хотя, конечно, при этом Хэл прикалывается и над собой. Все согласны, что этот жест красноречивей тысячи слов. В пару у двери снова кратко возникают кроссовки и резцы Идриса Арсланяна, затем удаляются. Отражение на блестящем кафеле стены у всех какое-то кубистское. Фамилия Хэла пришла по отцовской линии из Умбрии пять поколений назад, и сейчас итальянская кровь сильно разбавлена новоанглийской кровью янки, примесью юго-западной индейской от пра-прабабушки из племени Пима и канадским кровосмешением, и Хэл - единственный живой Инканденца, который выглядит хоть как-то этнически. Его покойный отец в молодости был смугло-высоким, с высокими плоскими скулами Пима и очень черными волосами, зализанными назад «Брилкримом» так, что образовывался мыс вдовы. Сам он тоже выглядел этнически, но он уже не живой. Хэл - лоснящийся, едва ли не лучезарно смуглый, почти как выдра, ростом чуть выше среднего, глаза голубые, но темные, и несгораемый даже без защиты от солнца: его незагорелые ноги - цвета разбавленного чая, нос не шелушится, но слегка блестит. Лоснится он не столько маслянисто, сколько влажно, молочно; Хэл втайне переживает, что выглядит отчасти женственно. Связь его родителей, наверное, оказалась полномасштабной хромосоматической войной: старший брат Хэла унаследовал мамин англо-нордо-канадский фенотип, глубоко посаженные светло-голубые глаза, безупречную осанку и невероятную гибкость (в ЭТА никто больше не мог вспомнить другого мужчину, который мог бы так сесть на чирлидерский шпагат до упора), более округлые и более выдающиеся скуловые кости.