Бесконечная шутка - Страница 34

Затем Штитт замолкает, словно с наслаждением мысленно перематывает и проигрывает то, что сейчас говорил. Марио снова тяжело размышляет. Он пытается понять, как артикулировать что-то вроде: «Но значит, сражаться и преодолевать «Я» – то же самое, что уничтожать себя? Это как сказать, что жизнь по убеждениям – за смерть?» Три прохожих оллстонских подростка передразнивают лицо Марио за спинами парочки. Некоторые из выражений Марио при размышлении едва ли не оргазмические: трепетные и дряблые. «А потом, ну и в чем тогда разница между теннисом и самоубийством, жизнью и смертью, игрой и ее окончанием?»

И в итоге, когда они доходят, экспериментирует с экзотическими вкусами мороженого всегда только Штитт. А Марио, как приходит момент решения у стойки, всегда трусит и выбирает старое доброе обычное шоколадное. Думая о чем-то в духе: «Самый лучший вкус – тот, который и так уже любишь».

- И в общем. Может, нет разниц, - уступает Штитт, садясь навытяжку с Марио на алюминиевые перфорированные стулья на тротуаре под кривым зонтиком, из-за которого столик, в который тот вставлен, трясется и дребезжит от ветерка. – Может, и нет разниц, в общем, - вгрызаясь в трехцветный конус. Щупает сбоку белый подбородок, где, кажется, какая-то красная царапина. – Без разниц, - глядя на приподнятую срединную линию авеню, где вниз по склону гремит поезд Зеленой ветки, - не считая шанса сыграт. – он сияет и готовится захохотать своим страшным немецким ревом, повторяя: «Нет? Да? Шанс сыграт, да?» И Марио капает солидной порцией шоколада на подбородок, потому что по непроизвольной привычке всегда смеется, когда смеется кто-то еще, и тогда Штитт находит, что сказанное им и в самом деле чрезвычайно забавно.

Год Впитывающего Белья для Взрослых Depend

В прозвище Крошки Юэлла нет никакой забавной иронии. Это крошечный американец размером с эльфа. Его ножки едва достают до пола такси. Его усадили и везут на восток в мрачные трехэтажные районы Восточного Уотертауна, к западу от Бостона. Подле Крошки Юэлла в белой форме под бомбером сидит медбрат из реабилитации, здоровые руки скрещены, взгляд безмятежный, как у коровы, сосредоточен на морщинистой шее водителя такси. На окне рядом с Крошкой стикер, который заранее благодарит его за то, что он не курит. На Крошке Юэлле поверх пиджака и галстука, которые не очень идут друг к другу, нет зимней одежды. Он всматривается в окно на тот самый район, где вырос, с небезмятежной интенсивностью. Обычно он готов на любые крюки, лишь бы избежать Уотертауна. Его пиджак 42-го размера, слаксы – 26/24, рубашка – одна из тех, которые жена предусмотрительно уложила ему с собой в больничное отделение для детоксификации, чтобы повесить на такую вешалку, которую нельзя снять с перекладины. Как и у всех деловых рубашек Крошки Юэлла, у этой выглажены только перед и рукава. Он носит кожаные туфли «Флоршейм» 23-го размера, которые славно блестят, не считая одного большого неуместного протерто-белого пятна на мыске из-за того, что он пнул по входной двери, когда вернулся домой ни свет ни заря после чрезвычайно важной встречи с потенциальными клиентами и обнаружил, что жена сменила все замки, получила на него запретительный приказ и будет общаться только посредством записок через почтовую щель под черным медным (медь окрашена в черный) дверным молотком. Когда Крошка наклоняется и трет пятно тонким большим пальчиком, оно только бледнеет и размазывается. Впервые со второго дня в отделении у Крошки на ногах не тапочки-лапочки. «Флоршеймы» забрали после 24 часов воздержания, когда у него, пожалуй, немножко разыгралась белая горячка. Он все видел мышей, шныряющих по его палате, мышей в смысле грызунов, вредителей, и когда подал жалобу и потребовал немедленно окурить палату, и затем начал сгорбленно носиться по кругу и колотить каблуком «Флоршейма» по мышам, которые без конца просачивались сквозь электрические розетки и омерзительно шныряли, в конце концов медсестра с добрым лицом при поддержке огромных мужчин в белой форме уговорила его обменять туфли на Либриум, предсказав, что легкое успокоительное окурит то, что действительно требуется окурить. Взамен ему выдали тапочки из зеленого поролона с вытисненными смайликами. Пациентам отделения предлагается называть их тапочками-лапочками. Персонал между собой именовал обувь «мочепоглотители». Впервые за две недели Крошка Юэлла одет не в поролоновые тапочки, обнажающие зад пижамные штаны и полосатый хлопковый халат. Ранний ноябрьский день туманный и бесцветный. Небо и улица – одного цвета. Деревья выглядят схематично. У стыков улицы и тротуара - яркие влажные комки мусора. Дома – тощие трехэтажерки, слепленные вместе, верфно-серые с солено-белой отделкой, мадонны во дворах, колченогие псы бросаются на заборы. На асфальтовом дворе проносящейся мимо школы в уличный хоккей играет кучка школьников в наколенниках и тэм-о-шентерах. Вот только кажется, что ни один из мальчиков не движется. Пока они едут, костлявые пальцы деревьев делают колдовские пассы на ветру. Восточный Уотертаун – на очевидном кратчайшем отрезке между детоксом святого Мэла и Энфилдом «дома на полпути», и такси оплачено медстраховкой Юэлла. При маленькой круглой комплекции, клочке белой эспаньолки и жестоком румянце, из-за которого он может сойти за пышущего здоровьем, Крошка Юэлл похож на миниатюрную копию Берла Айвса - покойного Берла Айвса в виде невообразимого бородатого ребенка. Крошка смотрит в окно на розовый витраж церкви рядом со школьной площадкой, где играют/не играют мальчишки. Розовый витраж не освещен ни с одной стороны.